получила выговор за «неспособность обеспечить безопасную сексуальную обстановку» после того, как выяснилось, что двое из ее учеников тайком пробрались в класс на перемене, чтобы заняться оральным сексом по взаимному согласию. Уорд связывает этот случай с давней историей о том, как лесбиянки становятся «первыми подозреваемыми, когда (предположительно) происходит сексуальное насилие; в расширенной семье им говорят держаться подальше от детей; соблюдать дистанцию в раздевалках, душевых и других местах, где гетеросексуальные женщины предполагают отсутствие однополого желания и впадают в панику, если оказывается, что это не так», и так далее. Она напоминает нам, что «многие квир-персоны, в том числе квир-женщины, осознают, что нас всегда могут обвинить в том, что мы со своей сексуальной избыточностью, неразборчивостью, непредсказуемостью или наглостью поставили других в неудобное положение, а то и заставили чувствовать себя изнасилованными. Именно по этой причине некоторые из нас не могут сходу осудить обвиняемых и „поверить всем женщинам“, потому что мы сами были среди обвиняемых, мы любили обвиняемых, и мы видели, как институции штампуют обвинения, чтобы защитить собственные интересы».
Некоторые высмеивают подобные опасения и считают их «моральной паникой по поводу моральной паники», или называют тех, кто их высказывает, плохими актерами или их защитниками. Другие утверждают, что в связи с расширением прав ЛГБТК+ такие опасения по сути являются пережитками прошлого и что не следует использовать наследие гомофобии и трансфобии, чтобы замалчивать неправомерные действия людей любой сексуальной ориентации и половой принадлежности. Третьи убеждены, что «нюанс», «сложность», «контекст» и «серые зоны» – это кодовые слова, призванные дискредитировать или отвлечь наше внимание от более простых истин, более простых обвинений и более простых наказаний; некоторые отмахнулись от летящих щепок и указали на то, что в лесу полно женщин и квир-персон, с которыми обращались подобным образом, поэтому, к сожалению, справедливо отплатить им тем же в бесконечно малом масштабе.
Такое отношение понятно, когда мы злимся на людей, совершивших неприемлемые поступки, или на состоявшиеся системы, которые изо всех сил старались поддержать или обеспечить этих людей. Но непроработанный гнев – плохая почва для политического действия. Активистка движения за отмену тюремной системы Мариам Каба поясняет:
Одна из тем, о которой я постоянно говорю – это важность трансформации ваших личных травм в политическое действие. Итак, у вас есть индивидуальная травма, которую вы переживаете, и у вас есть политические устремления, которые могут существовать отдельно от травмы.
Приведу пример. Я пережила изнасилование. И я была реакционной жертвой… Я хотела отомстить. Это было важно. Я должна была это проработать. Я должна была пройти через это… Если бы тогда меня пригласили на дискуссию и спросили, что нам делать с насильниками, я бы сказала: «Убивать». Таков был бы мой ответ.
[Но вы] должны подумать о политических обязательствах, которые вы берете на себя на основе личного травмирующего опыта, после чего вы должны подумать о том, как применить их на практике в отношении множества людей в разнообразных контекстах…
Мы должны быть рядом, чтобы, если что, сказать своим друзьям: «Что-то ты жестко реагируешь»… Не следует экстраполировать ваши личные травмированные чувства, страх и гнев и превращать их в политический курс, которому затем будет подчиняться целая куча людей, которые ничего вам не сделали.
По мере того как мы развиваем наши политические убеждения, может показаться очевидным, что солидарность с ненормативными сексуальными практиками не подразумевает принуждение, оскорбления или домогательства. За исключением, конечно, того, что всё не так однозначно. Важно помнить, что эти термины нередко трактуются очень гибко, а то и вольно. Поэтому всякий, кто отчаянно стремится противостоять стремлению психиатрически-карцерального государства определять и преследовать любые сексуальные отклонения, всякий, кто настороженно относится к сексуальному морализму во всех его формах, включая феминистские, неизбежно столкнется с необходимостью изучить любую идеологию, претендующую на знание того, что такое этичный секс, что нарушает его границы и как следует наказывать нарушителей. Даже – или особенно – когда нам больно, лучше потратить время на то, чтобы убедиться, что боль эта не объясняется пуританством или желанием наказать, иначе мы лишь укрепим порочные дихотомии виновный – невиновный, опасный – безопасный, одноразовый – ценный, на которых стоит карцеральное государство[83].
Даже если допустить, что мы все так или иначе стремимся к взаимности, а не к превосходству одних над другим, некоторые острые вопросы всё же останутся на повестке дня. Я имею в виду в том числе возраст согласия, открытый разговор о ЗППП, незащищенные гомосексуальные контакты, секс-работа, полигамия, секс с несовершеннолетними, согласие людей с особенностями ментального здоровья, а также «секс по взаимному согласию между коллегами или студентами, нежелательные поцелуи или прикосновения, которые прекращаются, как только потерпевшая сторона говорит „нет“, предложения сексуального характера, которые считаются неуместными или непрофессиональными для институций, но не для вовлеченных лиц, проявления сексуального влечения там, где некоторые предпочитают его не видеть, или между людьми, которых приучили верить, что им нельзя испытывать влечение друг к другу (межрасовое влечение, квир-влечение, межпоколенческое влечение и так далее), или запутанные конфликты, которые могут быть сопряжены с сексуальным подтекстом», – как резюмирует Уорд. Стремление сформулировать универсальные этические (не говоря уже о юридических) предписания о том, когда сексуальные отношения неприемлемы или отвратительны, стоит критически рассматривать с учетом концепции доброкачественной сексуальной вариативности (когда я говорю «критически», я имею в виду по-настоящему суровую критику – см., например, «К черту согласие: лучшая политика сексуальной справедливости», где Джозеф Фишел анализирует, как секс на границе социальной допустимости, в том числе зоофилия, некрофилия, каннибалистические практики, может помочь нам в создании новых моделей сексуальной справедливости).
В средствах массовой информации широко используют неточную, но прилипчивую формулировку «сексуальное злоупотребление» для обозначения любой публичной жалобы. Тех из нас, кто настороженно относится к обвинениям сексуального характера, это заставляет вздрагивать и переживать, особенно когда «злоупотребление» в заголовках и дискуссиях плавно превращается в «домогательство» и тем более «насилие», словно в опасной игре в «испорченный телефон». Я понимаю причины происходящего, но мне до сих пор больно слышать, как у людей текут слюнки при мысли о том, что мужчины с ужасом ждут, что сомнительный сексуальный инцидент из их прошлого вернется и настигнет их – особенно когда так много гетеросексуальных и квир-женщин с облегчением говорили мне что-то вроде: «Вау, хорошо, что всем плевать на мое прошлое». Обычно они не имеют в виду, что участвовали в сексуальном насилии или злоупотребляли властью в обмен на услуги, но они могут подразумевать флирт или секс с кем-то намного моложе; агрессивные заигрывания; попытку поцеловать или потрогать
